Физики шутят

встретил Бора на следующее утро в институте, вокруг него опять было
несколько сыновей. Уже, кажется, других. На следующий день после обеда я был
потрясен, увидев около него еще одного, нового сына. Казалось, он извлекает
их из рукава, как фокусник. С течением времени, однако, я научился отличать
одного сына от другого и понял, что число их конечно.

Я не знаю, с каким чувством возвращались афинские паломники после
консультации с дельфийским оракулом. История об этом умалчивает. Но думаю,
что их чувства были похожи на те, которые овладели мною, когда я прослушал
вводный доклад Бора на конференции. Он начал с нескольких общих утверждений,
целью которых, несомненно, было вызвать у каждого из присутствующих
ощущение, что у него из-под ног внезапно выбили опору (это исключительно
повышает остроту восприятия и настраивает на "дополнительный" образ
мышления). С легкостью

добившись этой предварительной цели, он поспешно перешел к главному
предмету своего выступления и потряс нас всех (кроме Паули) ненаблюдаемостью
электронного спина. Мы с Гайтлером провели всю вторую половину дня, пытаясь
постичь скрытую мудрость по каракулям в наших записных книжках. К вечеру мы
почувствовали необходимость подкрепиться и вышли на улицу. Гайтлер,
посещавший Копенгаген и до этого, был очень любезен, помогая преодолевать те
мелкие затруднения, которые то и дело возникали при повседневном общении с
датчанами. Когда я пожелал горячего шоколада и довел об этом дог сведения
официанта, сказав ему по-немецки "Шоколоад", Гайтлер мгновенно перевел,
произнеся на чистейшем датском языке "Шьоколад!" Таким образом мы избежали
недоразумения, и мои познания датского, находившиеся в эмбриональном
состоянии, существенно продвинулись вперед.

Следующий вечер мы провели в кино вместе с некоторыми другими
участниками конференции. Кинотеатры всегда были заведениями, педагогическую
ценность которых для молодых физиков-теоретиков трудно переоценить. Так было
и в этот раз. Именно там Казимир начал свои известные расчеты магнитного
поля электронов, которое действует на ядро. Ему пришлось работать в
исключительно трудных условиях. Как только начиналась очередная часть
картины, свет выключался, и бедняга Казимир должен был ждать, пока
влюбленные преодолевают очередную трудность на пути к соединению, а потом
снова принимался за вычисления. Он не терял ни секунды, и вспыхнувший свет
каждый раз заставал его склоненным над клочком бумаги, который он
лихорадочно покрывал запутанными формулами.

В отчаянной ситуации он делал все, что мог, и это было воодушевляющее
зрелище.

Последний день Копенгагенской конференции был для меня высшей точкой.
Все произошло довольно неожиданно. На утренней сессии один из наиболее
видных гостей стал развивать свои взгляды на очень острый и спорный вопрос о
"пропасти" между системой и наблюдателем, и эти взгляды показались мне
ошибочными. Бор, однако, возражал (как мне показалось) очень мягко, и в его
несколько смущенной речи слова "очень интересно" повторялись постоянно. Я
был этим очень обеспокоен, тем более что элита в первом ряду, казалось,
воспринимала это как должное. Поэтому я осмелился изложить свои сомнения
непосредственно Бору и начал с осторожного утверждения, что взгляды
выступавшего кажутся мне недостаточно обоснованными. "О, - сказал Бор
быстро,- все это абсолютная чепуха!" И я понял, что был введен в заблуждение
просто терминологией.

После этого он привел меня в небольшую комнату, посреди которой стоял
довольно длинный стол. Поставив меня около стола, Бор начал довольно
быстрыми шагами описывать вокруг него эллипс с большим эксцентриситетом,
причем место, на котором я стоял, было одним из фокусов. На ходу он говорил
низким мягким голосом, излагая основы своей философии. Он ходил, склонив
голову и нахмурив брови, изредка поглядывая на меня и как бы подчеркивая
жестом важные места. Слова и фразы, которые я и раньше читал в его работах,
внезапно ожили и наполнились значением. Эта было одно из тех мгновений,
которые не часто встречаются в человеческой жизни, открытие целого нового
мира блестящих мыслей, настоящее посвящение.

Общеизвестно, что ни одно из посвящений не проходит без того, чтобы
новичка не подвергали какому-либо болезненному испытанию, В негритянских
общинах Центральной Африки, например, церемония посвящения заключается в
сложной последовательности очень суровых испытаний, включая жестокие пытки.
В этом отношении у меня тоже все было в порядке. Поскольку я напрягал свой
слух до предела, стараясь не пропустить ни одного слова учителя, то
постепенно оказался вовлеченным в то же орбитальное движение и с тем же
периодом, что и Бор. Истинный смысл этой церемонии открылся мне лишь тогда,
когда Бор кончил, подчеркнув, что человек не способен понять принцип
дополнительности, если его предварительно не довести до полного
головокружения. Услышав это, я все понял, мне оставалось только с
признательностью и восхищением поблагодарить его за столь трогательную
заботу.

(Л. РОЗЕНФЕЛЬД - профессор Копенгагенского института теоретической
физики, редактор журнала "Nuclear Physics".)

- А вот и сообщение Смита.

Макс Борн в свое время выбрал астрономию в качестве устного экзамена на
докторскую степень. Когда он пришел на экзамен к известному астроному-физику
Шварцшильду, тот задал ему следующий вопрос:

-, Что вы делаете, когда видите падающую звезду?

Борн, понимавший, что на это надо отвечать так: "Я бы посмотрел на
часы, заметил время, определил созвездие, из которого она появилась,
направление движения, длину светящейся траектории и затем вычислил бы
приблизительную траекторию", не удержался и ответил:

Загадываю желание.

Страница 25 из 36 Следующая страница